Ирина Беломаз

От автора: Еще Шекспир сказал, что вся наша жизнь — это театр. Любые рядовые и даже неприглядные ситуации не желают оставаться за кулисами и стремятся превратиться в часть театрализованной обстановки. Однако считая себя безусловно главными героями, на самом деле мы можем не осознавать, что выступаем лишь в роли бутафории. Контекст мизансцены может стереть с нас множество граней сложной натуры, оставив лишь название роли и одну ведущую и узнаваемую позицию. Это не значит, что мы плоские, это значит, что нас подсветили с определенной стороны.

В сложном мире и в новых обстоятельствах становится сложно разобраться в своих поступках и ощущениях, дилемма «прав или не прав» раскачивается грозным маятником из стороны в сторону, готовая пришибить нас правдой, которую не всегда хочется знать.

И тогда мы рисуем себе главных героев, исходя из того, что предпочтительнее нам сейчас и что отвечает нашим чувствам и страстям. Мы сами создаем себе их образы, наделяя их трусостью, отвагой, смекалкой или меркантильным расчетом. Но захочет ли этот герой, выведенный нами на середину сцены, поведать истину?

Рассказ в пьесе или пьеса в рассказе (кто уж как на это посмотрит) покажет компанию современных иммигрантов, пытающихся нащупать истину каждый своим путем, и героя, чьи три удара бритвой заставят сомневаться в незыблемости мотивов и действий и навсегда оставят привкус непознанного бытия.

Ирина Беломаз

ТРИ УДАРА БРИТВОЙ

Действующие лица:

Ярый Борец с Режимом

Одержимый Творчеством

Белорусочка

Писатель-Балабол

Видящая Романтизм

Скрипач-Пацифист из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок, он же Скрипач-Мошенник, Планирующий Побег, он же Скрипач, Страдающий от Бессмысленности Жизни

Действие первое

Антивоенный манифест

Большой круглый стол уставлен бутылками, бокалами, стаканами, тарелками с закусками. Бутылки постепенно пустеют, стаканы попеременно пополняются пивом, чачей или киндзмараули, и опустошаются с разным темпом. На каждой из тарелок остаются последние стыдливые кусочки, которые каждому совестно съесть, чтобы не показаться самым прожорливым. Руки беспрестанно пляшут в страстной жестикуляции, слова звонко ударяются о белоснежные стены квадратной комнаты, часть из них с шумом вылетает через приоткрытое окно с видом на порт. Лица раскраснелись, губы и зубы слегка окрасились от красного вина.

Разговор крутится вокруг вполне стандартных для таких посиделок тем: забавные случаи из жизни, кино и искусство, профессиональный опыт, политика, диктатура, война, собственная история миграции и опыт прохождения через границу, нынешние отношения с друзьями и близкими. О планах на будущее речь почти не идёт, лишь размытые представления и чаяния, либо вообще ничего — жизнь есть только сейчас.

Каждая линия беседы словно ручеек: течет, изгибается, где-то встречается с другим потоком, где-то расходится.

«Этот Мордор однажды будет побежден!», «Там в магазине вино дешевое, но очень вкусное», «И с тех пор я с тем другом прервал отношения», «Ну, сейчас у нас кое-какой проект тут тоже уже намечается», «Мы на последний митинг уже и не ходили, поняли, что просто нужно уезжать», «Август тут, говорят, самый жаркий будет», «Да, надо же будет визараниться — страшновато, что обратно могут не пустить», «За встречу, друзья!», «Да, у вас, конечно, ещё хуже...» — поток голосов и фраз смешивается в единый гул под аккомпанемент звона посуды.

Всё это там, на задворках сцены. Они не главные герои, они лишь часть бутафории.

Ярый Борец с Режимом: ... как вот тот парень, Скрипач-Пацифист из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок...

Видящая Романтизм (подхватывает на полуслове): О, этот! Да, это очень интересная история. Я же говорила, что я его знаю ещё с родного города, он там учился... (глаза загораются)

Писатель-Балабол (вынужденный прервать свою эмоциональную историю, хмурит лоб): Это который? Я что-то не понял.

Видящая Романтизм: Ну, этот, который (три раза резко проводит ребром правой ладони в области запястья левой руки).

Писатель-Балабол: А, этот! Вспомнил. У меня один знакомый был, он так же однажды с собой попытался сделать (оживился). Он тогда вроде бы водки перепил, белочку словил. Там вообще кадр такой своеобразный был, ха-ха. Как я потом узнал, а я узнал обо всей этой истории чуть ли не самый последний, он потом в дурке даже лежал. Знаете, он потом рассказывал, что его там этими таблетками пичкали, которые в овоща превращают...

Одержимый Творчеством (насупившись и презрительно растягивая слова): Ой, ну да, позёр этот.

Писатель-Балабол: Позёр? Да не, он вроде перепил просто. Ну а так-то у него всегда какие-то суицидальные наклонности были...

Одержимый Творчеством: Да я не про того, я про этого, из филармонии. Артиста.

Видящая Романтизм (удивляясь): А что ты так про него?

Ярый Борец с Режимом (улыбаясь и обводя взглядом остальных): У Одержимого Творчеством своё мнение на этот случай.

Белорусочка: Подождите, я вообще не понимаю, о чем речь.

Видящая Романтизм: Ну да, ты, наверное, пропустила. Пару месяцев назад один скрипач камерного оркестра, примерно наш ровесник, после выступления внезапно решил взять слово. И он пространно высказался о своем положении, в основном, что Z-директор театра довел его и его семью до грани. Смелое заявление со сцены, не правда ли?

Белорусочка: О, и что ему после этого было?

Видящая Романтизм: Подожди, это же не все. Как только он свою речь закончил, он неизвестно откуда выхватил лезвие бритвы и резанул себя три раза по вене.

Белорусочка (округляя глаза): Умер?

Видящая Романтизм: Живой. Его сразу же увели, вызвали скорую, рану перевязали. Жена там за кулисами была, первая к нему подбежала, пока все от шока отходили.

Писатель-Балабол: Но ведь боком ему всё это? Сколько там уже таких. Вот у меня на эту тему тоже история как раз похожая есть... Недавно знакомый рассказывал...

Белорусочка: Ребят, вино еще осталось ведь?

Видящая Романтизм: Да, мне тоже винца подлить бы.

Писатель-Балабол: ... знакомый моего знакомого, точнее шурина моего, тоже так вляпался неудачно...

Ярый Борец с Режимом (лицо горит жаром, глаза полыхают): Да потому что этот чёртов Мордор всех уже довел! Я вообще не понимаю, как там люди ещё могут оставаться! Платят налоги этим убийцам, преступникам, которым место на Нюрнбергском трибунале!

Одержимый Творчеством: Ой, ну ладно, всё это у тебя Мордором заканчивается.

Ярый Борец с Режимом: Да потому что там всё это началось! Поэтому у меня всё этим Мордором и заканчивается.

Писатель-Балабол (примирительно поднимает руки): Да мы-то всё это знаем, нам-то можешь ничего не доказывать. Мы на одной стороне.

Ярый Борец с Режимом (вновь сменяет гнев на радушие): Да я знаю, ребят, что вы всё знаете. Ну это я так. Сами поймите, в себе все это держать невозможно. Всё хочется этой вате до ума-разума довести...

Одержимый Творчеством: Ну, отсюда тебя вата не расслышит, можешь не пытаться докричаться.

Белорусочка: Так что там с этим музыкантом? Дело шьют?

Ярый Борец с Режимом: А разве у нас там, то есть у них там бывает по-другому?

Белорусочка: Да, у и нас тоже по-другому не бывает. Мы всё это ещё раньше вас на себе прочувствовали. Потому все наши раньше чем ваши стали сюда приезжать.

Писатель-Балабол: Протоптали дорожку, так сказать. Белорусы, конечно, известные авангардисты. Что у вас сейчас — у нас через два года.

Видящая Романтизм: Да, говорят на бедного парня дело завели... Из театра точно его уволят, а может и чего похуже грозить будет.

Писатель-Балабол: Все пути ведут к дискредитации армии.

Видящая Романтизм: Так что, разумеется, такой поступок не остался незамеченным. Конечно же, и все издания об этом случае раструбили. Впрочем, неудивительно — достаточно эффектный поступок.

Белорусочка: Ага, так а зачем он это сделал-то?

Одержимый Творчеством: Да, вот именно! Зачем? Зачем этот позёрский жест? Никто так и не понял!

Звук наливаемого вина в один бокал, второй, третий, четвертый… и в стакан — бокалов у них всего четыре. Пш-ш-ш.... Кто-то открыл колу, чтобы разбавить 72-х градусную чачу.

Писатель-Балабол: Нет, ну как же, наверняка это подразумевалось как некий жест, заявление с целью привлечь внимание общественности.

Одержимый Творчеством (фыркает): Привлечь внимание? К чему? К собственной персоне? Что же, это у него получилось.

Ярый Борец с Режимом: Он же не только к своей персоне внимание привлёк, он таким образом создал шумиху вокруг проблемы.

Одержимый Творчеством (презрительно): Какой проблемы? Шумиху-то он, конечно, создал!

Ярый Борец с Режимом: Проблемы нашего государства! Проблем, царящих теперь в театре, филармониях, во всех сферах искусства! Ты же сам знаешь, что там сейчас происходит. Мы же с тобой сами люди из артистической среды. Везде убирают несогласных, затыкают им рты, снимают с представлений, увольняют! Везде ставят Z-руководителей.

Видящая Романтизм: Поддерживаю. Это же такой громкий жест! Ведь многие даже не представляют, что происходит в сфере искусства на фоне войны. Да, бесспорно, мы знаем истории известных личностей, согласных и несогласных. Но их истории всегда для нас немного обложка журнала. А тут простой человек искусства, служащий своей музе в обычном небольшом городе. Для людей важно, что проблема близка.

Ярый Борец с Режимом: Всё верно, музыкант из Стандартного Провинциального Города, Усеянного Хрущевками — такой может стать голосом простого народа.

Видящая Романтизм: Нет, ты путаешь, он не совсем там жил, это соседний город. А он из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок.

Писатель-Балабол: Ну не суть, хрущевки-то везде одинаковые, ха-ха.

Одержимый Творчеством: Вместо этой дешевой театральщины и истерических выходок лучше бы что-то реально полезное сделал.

Видящая Романтизм: Но ведь это символ... (пытается подобрать слова, но так и не подобрав) Символическое значение, в общем.

Ярый Борец с Режимом: Что, по-твоему, реального он мог сделать? Говорят, он и так высказывал открыто свое мнение, срывал в филармонии все эти Z-символы. Парень был на грани вляпаться в серьезные неприятности.

Видящая Романтизм: Вот! И его всё равно не слышали. И, очевидно, он решил подать голос.

Одержимый Творчеством: Как по мне, все эти символы не работают.

Писатель-Балабол: Но подожди! Ведь такими методами пользуются многие. Как же самосожжения? Показательные голодовки? Да те же митинги! В конце концов, это тоже далеко не всегда — действие. Главное, что мы подаем свой голос, передаем сигнал другим, осуществляем коммуникацию. Тем же митингом мы не свергаем власть, но мы заявляем: мы не согласны! Кто хочет, присоединяйтесь и вместе мы уже примем действия.

Одержимый Творчеством: Я остаюсь при своём мнении. Если это и был некий манифест — то по мне так себе манифест получился.

Пора на перекур. Уходят на балкон.

Свет над столом медленно гаснет.

В зале слышится тихий шорох и перешептывания. Где-то раздается приглушенный кашель. Кто-то вздыхает и нетерпеливо ерзает на сиденье. В чьей-то сумочке глухо гудит вибрирующий телефон, который тут же выключают.

Медленно раздвигаются кулисы. Зажигаются яркие софиты, озаряющие своим ярким белым светом пустую сцену.

На сцене появляется Скрипач-Пацифист из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок. Это мужчина примерно 35 лет. Его шаги размашисты и целеустремленны. Плечи расправлены, спина прямая. Он останавливается посреди сцены, гордо вздергивает голову, медленно обводит зрителей непримиримым взглядом.

Скрипач-Пацифист из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок (молчит):

Он помнит, как всё это началось. О да, всё началось 24 февраля 2022 года. Или это было лишь закономерным продолжением?

Еще вечером 23 февраля он укладывал дочерей в постель, пил чай на кухне с женой, они строили планы на будущее: новые проекты, пути реализации, новые места и перспективы. Да, жизнь не была идеальной, но были чаяния, надежды и мечты. А разве может жить человек без надежды? На это Скрипач ответил бы вопросом: «Разве может птица летать без крыльев?» — банально, но правдиво.

24 февраля всё это умерло. Всё будущее перечеркнули тремя полосами — двумя параллельными и одной наискосок. Всё прекрасное умерло. В одно утро — которое могло быть таким прекрасным — зло повернуло ключ и выпустило всю свору мрачного и темного. Страх, ложь, самообман... Смерть.

Впрочем, нет. Это всё же случилось немного позже. В тот самый день в ужасном и убийственном пламени колыхнулась все же надежда — быть может, это начало быстрого конца? Приговор подписан? Ведь сотни тысяч людей по всей стране сейчас пребывают в точно таком же шоке, как и он. Разве станут они это более терпеть? Одно дело бедность, коррупция, мелкие ограничения. Но война! Нет, такое никого не может обрадовать, ведь это синоним полного краха — морального и материального. Что же, раз так, надо идти, выходить на улицу, собираться на митинг — требовать мира! В едином порыве общество сможет победить. Сможет сбросить эти надоевшие всем оковы, заржавевшие и давно скрипящие от заскорузлой дряхлости. Сейчас или никогда!

Он помнит улицы в тот день — кучка людей, молящих о мире и получающих в ответ удары дубинками, их тела закидывают в едва успевающие подъезжать автозаки, один за другим. Бронежилеты, дубинки и каски, готовые стойко оберегать войну от опасного мира. Но главное не это. Главное — это были толпы равнодушных прохожих, которые делали вид, что ничего не происходит и что это их не касается. Прохожие, старающиеся опустить глаза как можно ниже и как можно подальше обойти митингующих, словно чумных. Словно убийцы — это те, кто требуют мира, а не те, кто молчит и проходит стороной, спеша спрятаться от тревог и ответственности в своем уютном доме, как ни в чем не бывало разогреть себе ужин и поглощать его под звуки извергаемой потоками пропаганды из телевизора. Вот только сколько их дом ещё простоит...

В тот вечер ему удалось избежать задержания. Но позже ему казалось — уж лучше бы его схватили, избили, ударили дубинкой по голове, да так, чтобы расквасили череп. Быть может, тогда большинство его друзей и знакомых почувствовали бы, что агрессия и смерть ближе, чем им кажется. Что война и диктатура способны в один счет лишить жизни человека, даже если он не на фронте, даже если он к этой войне не имеет никакого отношения, не участвует, не поддерживает, не видит!

Сейчас или... Уже никогда.

Дальше было хуже. Война проникала во все сферы жизни. Жене скрипача приходили разнарядки с работы о том, какие слова можно произносить, а какие нельзя. Старшей дочери в школе рассказывали, что её цель в жизни нарожать побольше пушечного мяса на благо родины. Младшей дочери в детсаду сказали нарисовать наших «героев».

На работе дела Скрипача обстояли не лучше. Несогласным стали угрожать увольнением и статьей. Сверху поставили нового директора — им оказался господин Z-директор. Господин Z-директор взял на себя обязанности по отрублению голов тех, у кого ещё оставался голос. Ведь если провести наотмашь по шее, как раз заденешь голосовые связки. Но большинство отказались от своего голоса сами. Они улыбались, льстили и старались всячески угодить Z-директору. Z — Z — Z: три полосы, две параллельны друг другу, одна наискосок, как три удара бритвы по твоей жизни.

Однажды одна такая Z появилась в холле. Скрипач сорвал её. Потом появилась ещё одна — в гримерке. Потом третья, четвертая, пятая. Но та, огромная уродливая Z, появившаяся у входа в филармонию — до неё уже было точно не дотянуться.

Были скандалы, угрозы в его адрес, требования, урезания зарплаты — ему: отцу, мужу и главному кормильцу семьи это было ударом под дых. Они пытались намекнуть, что он говорит так много, что есть ему уже и не нужно.

Оставалась лишь музыка — его жизнь, тот мир, в который он привык убегать ещё с детства. Страна фантазий, дар красоты — до неё им никогда не добраться. Разве что заставить играть репертуар, подаваемый под соусом «патриотической повестки». И они это, конечно же, сделали. Чествование «героев» перед концертом, напоминания о священности войны, исполнение «военных» песен, поминание «дедов», уже ворочающихся в своих гробах и готовых вот-вот восстать из мира мертвых, чтобы задать хорошую трепку своим лицемерным потомкам.

Лучше бы ему тогда разломили череп... Эта мысль не оставляла его. Чтобы все увидели, что война способна убить каждого, близкого, случайного, постороннего. Неужели никто этого не видит и не понимает? Неужели не могут осознать, скольких невинных людей — со своей семьей, жизнью и мечтами, способно убить это молчаливое согласие, это равнодушие, это заигрывание с теми, кто находится на стороне силы?

Лучше бы тогда умереть... Чтобы увидели, ужаснулись, поняли, прочувствовали эту боль. «Во время митинга при столкновении с полицией и Росгвардией был убит скрипач филармонии, отец двоих детей, вышедший с требованием мира...» — разве не пробудило бы это в душе читателей, зрителей и поклонников хоть какую-то толику осознания происходящего?

Что же, может быть, это и детские мысли, но что ещё можно сделать человеку, артисту, как достучаться до этой безвольной и грубой массы?

Масса, которая поддерживает убийства, которая так жаждет чужой крови... Что же, пусть она её увидит!

Скрипач-Пацифист из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок (резко выхватывает из рукава бритву, словно фокусник, вытягивает вперед левую руку и без доли сомнений размашисто наносит три коротких удара бритвой по запястью левой руки)

Кровь хлещет из вены на его руке, заливая собой сцену, одежду и обувь. В зале стоит гробовая тишина. Кто-то выскакивает на сцену и быстро уводит Скрипача-пацифиста из Безымянного Провинциального Города Серых Хрущевок за кулисы.

Занавес.

Сговор и фальсификация

Ярый Борец с Режимом: То есть получается, ты винишь его в том, что его понятие манифеста всего-навсего не соответствовало твоему?

Одержимый Творчеством потупил взор и дернул плечом.

Видящая Романтизм: Так можно просто-напросто обесценить поступки каждого! Но человек почувствовал, что ему нужно поступить именно так! Да, может быть, один человек не в силах изменить мир, но...

Одержимый Творчеством: Но он мог бы предпринять нечто более материальное!

Видящая Романтизм: Но ведь порой слово, действие, жест — сильнее всего материального в этом мире! Мы сплетаем нашу реальность лишь из собственных идей. Мы, люди, способны передать наши чувства другим порой одним лишь взглядом. Или даже своим безмолвием, отказом что-либо делать.

Писатель-Балабол: Да, и что же, ты осудишь всех, кто ради борьбы и ради привлечения внимания общественности шли на громкие жесты? Как и вправду насчет самосожжения? Вспомните ту журналистку, что устроила самосожжение как знак протеста.

Ярый Борец с Режимом: Да, и она так действительно лишила себя жизни...

Одержимый Творчеством: Вот именно! Она погибла. И многие, кто жертвуя собой заявляли свой протест перед миром, не просто показательно наносили себе царапины, а реально голодали, выходили под пули...

Белорусочка: Ну что же ему, в самом деле нужно было обязательно умереть, чтобы что-то кому-то доказать и ему поверили?

Видящая Романтизм: Но ведь он тоже в каком то роде рисковал собой. Естественно, после такого не могло быть и речи о том, чтобы продолжать работать в государственной филармонии — а ведь это была вся его жизнь — творчество!

Одержимый Творчеством: Да уж, куда нам понять, что такое жить творчеством! Моя жизнь тоже была лишь творчество! Я жил им с самого детства! Но однажды пришлось выбирать, пришлось отбросить всю эту романтику «творчество — это жизнь». Тут осталось два пути. Первый: продолжать заниматься любимым творчеством, закрывая глаза на все происходящее: на лицемерие и враньё, на опускающуюся над тобой клетку, в конце концов, на угрозу лишиться собственной жизни — да, именно жизни! — ибо речь о войне и мобилизации. Я уже молчу о риске стать убийцей, лишающим жизни других невинных людей. (Ненадолго замолкает, будто бы пытаясь вспомнить, с чего начал свою речь) Второй же путь — выбрать жизнь и свободу и пытаться найти творчество в другом — вот тут уж я пошел на решительные меры...

Белорусочка (с искренним любопытством): Что ты сделал?

Одержимый Творчеством: Ну... Я уехал.

Писатель-Балабол: Мы все уехали. Но разве это можно назвать прямо-таки смелым поступком? Ведь если подумать, это с какой-то стороны просто чистой воды эгоизм. Просто-напросто каждый подумал о самом себе, обезопасил себя, уехал, и мало кто здесь продолжает на самом деле бороться с каким бы то ни было режимом... Мы просто пытаемся жить дальше, строить новые планы, искать новые пути их реализации. Лично я в своем отъезде ничего героического не вижу. Да и так, много я знаю историй, в которых также ни намека на героизм. Вот, к примеру, знаю я одного...

Ярый Борец с Режимом: Не соглашусь с тобой, не соглашусь (нахмурился). В конце концов, одним своим отъездом, мы, во-первых, показываем свой протест и несогласие. Во-вторых, мы и отсюда помогаем! Освещаем происходящее в соцсетях, скидываем деньги на помощь беженцам и ВСУ...

Видящая Романтизм: Но постойте... С соцсетями и беженцами ясно... Но я не хочу поддерживать вооруженные силы любой из сторон. Это в любом случае порождает лишь больше и больше смертей — какая разница с какой стороны. Разве есть в войне плохие и хорошие? Я за пацифизм.

Ярый Борец с Режимом: Понимаешь, я другого выхода не вижу (вздыхает). На мой взгляд, это единственный способ победить для нас — победить эту треклятую диктатуру с помощью армии другой страны!

Видящая Романтизм: Но это ведь снова смерти...

Писатель-Балабол: Все же для меня это не героизм. Героизм — это остаться там, что-то пытаться поменять, бороться под реальным риском, а не удобно сидеть на пляжике в другом государстве и рассуждать о горестях нашей родины.

Одержимый Творчеством: Так, а что вы думаете — и наш герой Скрипач уже, наверное, на «пляжике» сидит, хах.

Видящая Романтизм: В смысле?

Одержимый Творчеством: В прямом. Мы через знакомых слышали, что он сейчас уже в Тбилиси.

Писатель-Балабол: Так всё-таки тоже решил уехать... Ну и правильное решение. В конце концов, парню, наверное, просто захотелось жить, а не бороться с химерами. Что же, имеет право, как и мы все.

Одержимый Творчеством: Конечно, имеет, что же ему не иметь. (ехидно) Тем более и деньжат то он с неравнодушных людей благодаря этой истории подсобрал.

Молчание и переглядывание.

Ярый Борец с Режимом (несколько смущенно): Ну да, он стал собирать деньги после всего случившегося. Делал объявление в соцсетях, просил людей скинуться.

Одержимый Творчеством: Просил. Но вот только собирал он деньги якобы на адвокатов, чтобы они его интересы защищали в деле о дискредитации, а в итоге что мы имеем: деньги собрал и...

Писатель-Балабол: Уехал. Что же, хитро продумано.

Все неспешно и задумчиво потягивают вино.

Видящая Романтизм: Что же ты думаешь, он намеренно, что ли, так и спланировал? Решил всех просто одурачить?

Одержимый Творчеством: Я ничего не утверждаю. Но мне эта история изначально показалась сомнительной. Три удара по вене, скандал, газетчики, шумиха. Тут уже речь и о статье, тут и ненавязчивые просьбы о помощи. Нет, я не виню даже тех людей, кто скидывались ему...

Ярый Борец с Режимом: Я скидывался...

Одержимый Творчеством: ... в конце концов, эти люди просто сочувствовали ему и хотели помочь, вроде как на благое дело. Но позвольте, сбор шел на адвоката — а в итоге очевидно был потрачен на билет в Тбилиси!

Ярый Борец с Режимом: Ну знаешь, я не жалею, что я скидывал ему деньги. В конце концов, это его дело. Может быть, он и правда собирал на адвоката, а в итоге понял, что ему не отбиться и принял решение уезжать. В любом случае я помог человеку наших взглядов, возможно, спас ему жизнь.

Писатель-Балабол: А что если и вправду он все это продумал заранее... В конце концов, у него у самого жена, двое детей, наверняка зарплаты не в миллионах. Что же, решил пойти на некоторую хитрость.

Видящая Романтизм: Даже не знаю, что-то не больно мне верится в эту версию. Идти на такой поступок лишь ради наживы? Для меня это абсолютно несочетаемые вещи. Стоит лишь посмотреть на его оппозиционную активность в соцсетях — неужто все ради розыгрыша?

Белорусочка: Для меня несочетаемые вещи — это розыгрыш и опасная бритва. Не слишком ли рискованный обман? Игра могла не стоить свеч. Быть может, все намного глубже?

Ярый Борец с Режимом: Тем не менее и от фактов не уйдешь. Конечно, с его стороны было бы тогда честнее сразу сказать людям правду. Ему бы все равно могли помочь, но так чувствуется некоторая фальшь...

Одержимый Творчеством: Вот-вот. Которая в итоге очерняет и всю историю с самого начала. И тут мы уже начинаем замечать нестыковки: зачем он решил резать вены именно на сцене? Зная, что его тут же спасут. Почему его жена, а она в тот момент была за кулисами, так спокойно отреагировала? Просто спокойно вышла на сцену, взяла его под руку и увела...

Писатель-Балабол (резко прерывает): Объявляю перекур!

Свет гаснет.